— Все кончено, — говорит женщина. — Они поймали его. Мы проиграли.

— Вы так легко сдаётесь? — спорю я. — Сколько раз он проявлял себя снова и снова? И все же при первых признаках борьбы вы отворачиваетесь?

Я качаю головой, молясь, чтобы мои слова попали в цель. Я не знаю ничего из этого наверняка. Я основываюсь только на том, что сказал Тристан, и верю, что он говорит правду.

Белинда делает шаг вперед, поворачиваясь к толпе.

— Он спас меня, когда я пошла в замок и мне была обещана верная смерть.

Гул становится громче.

Затем вперед выходит Шейна, и у меня замирает сердце.

— Он приносит вам еду, он одевает ваших детей.

Благодарность обхватывает мою грудь и тянет.

— Он рисковал своей жизнью, чтобы дать вам вашу, — вклиниваюсь я. — Но дело не только в нем. Я верну его с вашей помощью или без нее. Речь идет о том, чтобы встать и воспользоваться моментом. О мести за каждый раз, когда они убивали кого-то за то, что он просто говорил правду. За каждое проклятие, каждое имя, каждый синяк и сломанную кость, когда они кричали, что вы недостоины.

Лица в толпе меняются, электрическое чувство пульсирует в воздухе, нарастая с каждой секундой.

— У меня не очень хорошо со словами, — продолжаю я. — Я не могу завернуть жестокости того, что было, и реалии того, что будет, в красивый бантик и сделать так, чтобы все выглядело лучше для вас.

Я ударяю кулаком в грудь.

— Но вместе мы правим, а разделенные мы падем. Я прошу вас — умоляю вас — восстать со мной. Нет никого лучше Тристана Фааса, чтобы вести вас. И он заслуживает, чтобы за него боролись так же, как он всегда боролся за вас.

Белинда падает первой, ее голова склоняется, из горла вырывается громкий вой. А затем, словно в замедленной съемке, за ней следуют другие.

Один за другим они опускаются на колени, медленно начинается скандирование. Сначала я не понимаю, что они говорят, но оно растет, перекатывается по воздуху и ударяет мне в грудь так же уверенно, как если бы меня ударили в сердце.

«Да здравствует королева! Да здравствует королева!»

Слезы наворачиваются на глаза, когда я смотрю на них на людей — моих людей — жизненную силу Глории Терры, доверяющих мне вести их к их королю.

— Мы — воины! — повышаю голос я, пока он не разлетается над их головами, как стрелы. — Это революция! И пришло время нам вернуть наш дом.

52. Тристан

Мои глаза с трудом открываются, голова затуманена, пока я прихожу в себя. И как только я это делаю, я жалею об этом, потому что нет ни одной частички меня, которая бы не болела. Мои кости хрупкие, мышцы атрофированы от недостатка движения, и я уверен, что уже несколько дней не пил воды.

— Тристан, — шепчет тоненький голосок, и когда я понимаю, кто это, то заставляю себя открыть веки и посмотреть в испуганное лицо Саймона, на его игрушечный меч, свисающий сбоку. — Что они с тобой сделали?

Я провожу языком по своим потрескавшимся губам, и мой рот раздвигается, отклеивая сухой язык от нёба.

— Маленький лев, — прохрипел я. — Ты не должен быть здесь.

Его глаза оглядывают двор, солнце садится за горизонт и отбросывает оранжевый отблеск на землю. Я перевожу взгляд на охранника, стоящего в стороне, его глаза смотрят на Саймона, затем на меня, но он не двигается с места.

— Уходи, Саймон, — я пытаюсь придать силу своему голосу, но не получается.

Он икает, шагая ближе, и когда он делает это, охранник тоже двигается, крепче сжимая винтовку на своем боку.

— Саймон. Уходи, — меня охватывает неотложность.

Он качает головой, из его глаз льются крупные слезы.

— Я не могу… Где леди? Почему ее здесь нет? — его голос становится маниакальным. — Она могла бы спасти тебя, почему они сделали…

— Саймон, — боль разрывает мой бок, раны, покрытые корочками, снова открываются, и я гримасничаю. — Иди к своей матери, хорошо? Со мной все будет в порядке. Это просто…

Охранник делает шаг вперед, загораживая мне обзор, и моя грудь разрывается от осознания того, что это последний раз, когда я вижу лицо Саймона. Последний раз, когда я услышу его голос или скажу ему, что он сильный. Это последний момент, когда он увидит меня и поймёт, что я не такой.

Он даже не знает, что мы семья.

Саймон в ярости направляет свой игрушечный меч на охранника.

— Развяжи ему руки.

Охранник усмехается.

— Может, тебе стоит поработать над своим ревом, малыш. Убирайся отсюда. Я не хочу причинять тебе боль.

Что-то трещит вдалеке, и все наши глаза поворачиваются в сторону шума.

— Что это было? — спрашивает охранник.

Еще один звук, на этот раз ближе, и хотя я не могу объяснить его, какое-то чувство струится по моему позвоночнику, наполняя меня силой.

Взгляд Саймона останавливается на мне.

— Я спасу тебя.

Паника охватывает меня, я не знаю, что сейчас произойдет, но нутром чувствую, что что бы это ни было, ему здесь не место.

— Кто-то уже это делает, — лгу я. — Иди и жди меня в туннелях, хорошо? — мой голос задыхается и слаб. — Я встречу тебя там.

Его нижняя губа дрожит.

— Обещаешь?

— Обещаю.

———

Что-то тянет меня за запястья, причиняя самую сильную физическую боль в моей жизни, пока мои руки падают с того места, где были подвешены. Мои глаза распахиваются, встречая безмолвную, кромешную тьму ночи, и мое тело валится на землю.

Нежные руки хватают меня за лицо, и я пытаюсь стряхнуть туман со своего сознания, чтобы сосредоточиться на том, что передо мной.

Что-то в воздухе поменялось.

Что-то изменилось.

Вода капает на меня, и я откидываю голову назад, открываю рот, глотаю жидкость, позволяя ей успокоить пересохшее горло и больные мышцы. Наконец, логика возвращается, и в поле моего зрения попадают прекрасные, идеальные черты лица Сары, похожей на ангела смерти, пока она мне ухмыляется.

Она завязала волосы в пучок, но локоны выпадают по краям, а по щеке размазана глубокая красная полоса, очень похожая на кровь.

— Мы в Раю? — бормочу я. Пытаюсь поднять руку, но агония пронзает конечность.

Она гримасничает.

— Нет, любовь моя. Прямо сейчас? Мы в аду.

Я кривлюсь, когда она помогает мне сесть, трясу головой и оглядываюсь вокруг. Охранник мертв, он лежит на земле с блестящим кинжалом, торчащим из горла.

— Как?

— Шшш, — шепчет она, ее руки пробегают по моей обнаженной груди и по моему растерзанному телу. — Мне придется вправить твои плечи, — её глаза встречаются с моими. — Будет больно.

Мне удается мягко ухмыльнуться.

— Не больнее, чем думать, что ты мертва.

Она улыбается, наклоняется, чтобы прижаться мягким поцелуем к моим губам, и с резким рывком ее тела раздается острая, мучительная боль, за которой следует тупая пульсация.

Застонав, я впиваюсь зубами в нижнюю губу до крови.

— Еще раз, готов?

— Д…

Она вправляет плечо на место, прежде чем я успеваю закончить слово, и я издаю еще один стон боли. Оглядевшись, она достает из кармана маленький флакончик.

Лауданум.

— Теперь ты собираешься накачать меня?

Она поднимает бровь.

— Просто примите немного. От боли.

Я беру бутылочку и позволяю горькой жидкости просочиться в горло, а затем она помогает мне встать. Мое тело измождено и устало, я дрожу и покрыт синяками. Но я жив. Она жива.

— Как это возможно?

Вдалеке раздаются крики, и она кладет свою руку поверх моей, глядя на меня. Страх сжимает мою грудь. Я только что вернул её, я не готов потерять её снова.

— Ты можешь бежать? — шепчет она.

Я киваю, и она тянет меня за собой, мои мышцы кричат в знак протеста, а легкие горят, когда мы бежим от середины двора к восточной стороне, прячась за стеной, ведущей в туннели.